|
Лезвие света. Забытье вспорото… выпотрошено. Я вспоминаю. Покрываюсь липким потом. Жгучий стыд. Желание. На меня смотрят глаза. «Ну... что ты об этом думаешь?» – спрашиваю обреченно. Челюсти двигаются трудно. Язык сухой и шершавый. «Мне понравилось. Хочу еще» - говоришь ты. Желание. Испепеляющее желание. Желание рвущееся сквозь больное тело и свинцовую голову. Я вспоминаю. Хочу еще. Хочу твоей неги. Без моих рук. Языка. Тела. Хочу еще... Я притягиваю тебя к себе. Я люблю тебя быстро и грубо. Замираю бессильно. «Как животные» - говоришь ты и уходишь. Ты удовлетворена.
- Ты веришь мне? – спросил Петр.
- Хотел бы верить, - ответил я, закуривая длинную, только что вынутую из серебряного портсигара, папиросу. Делал я это привычно, элегантно, но с некоторым удивлением, сознавая, что никогда прежде не курил.
Глаза Петра потускнели. Он опустил голову, быстро отвернулся.
- Похоже, что у меня нет шансов, если только...
- Я не хочу даже думать об этом... – резко оборвал я его.
- Но у меня больше ничего нет...
Я раздавил папиросу в пепельнице. Во рту был неприятный привкус. Была, была у меня эта мысль до встречи с Петром, но я так надеялся, что она никогда не будет высказана вслух. Мы оба знали статистику. Пять шансов из ста, что мы ментально не совместимы, еще двенадцать приходилось на вялотекущую шизофрению, и наконец восемь из ста, что один из нас станет полностью невменяемым, что поправимо только...
- Только семьдесят пять процентов на успех, - пробормотал я.
- Целых семьдесят пять процентов! - с надеждой воскликнул Петр. – Я же не сознавал себя... Слышишь!? Но я не мог ее убить! Не соображал, но не мог... Всем ясно, что они признают меня виновным... И все... До конца жизни только телевизор. Только неуправляемая картинка и голос.
- Но ты сможешь переключать каналы... Это куда лучше смерти...
Взгляд Петра был тяжелым и злым. Настала моя очередь опустить глаза. Я тихо сказал:
- Ты настоящая скотина. Я твой лучший друг, и ты хочешь....
- Проваливай, трусливая сука! Проваливай!
Петр рванулся ко мне... Кулак проехал по стеклу, оставляя за собой кровавый след. Тонкий пронзительный писк, щелчок нейтрализующего браслета на запястье. Петр медленно опускается на колени. Он плачет и твердит слово «сука». Через минуту ему все будет безразлично, через десять минут он придет в себя в камере... Но я теперь тоже заключен. В моей душе нет окон, есть только место для страха и этот страх говорит мне о том, что будет со мной после того, как Петра приговорят к пожизненному подключению к Сети и приведут приговор в исполнение... ведь я есть ничто иное, как машина господа с запущенным часовым механизмом самоуничтожения. И каждому в этом механизме своя пружина. Моя закручена моей совестью и моим стремлением быть хорошим человеком... Очень старая пружина в устаревшем изношенном механизме.
Мне плохо. Белая воронка. Меня выворачивает. Я думаю только о том, что мне плохо... и меня выворачивает. Наконец отпускает. Покрываюсь потом. Слабость. Лежу несколько минут в пустоте. Мне хорошо. Вспышка. Вкус не твоих губ. Вкус желания. «Ты так страстно целовал ее»- летят надо мной твои слова. Я открываю глаза и вижу твое лицо. Мне почему-то не жаль. Мне странно. Я был не один, но никому не изменил. Ты была не со мной, но я не чувствую ревности. Желание. Сжигающее желание. Но мне плохо. Меня выворачивает. Отпускает. Слабость. Я думаю о ней. Вспоминаю. Безумный танец. Моя брошенная одежда. Ее неуверенный смех. Я целую ее страстно. Мне хочется целовать ее. Целовать долго. Я давно так не целовал тебя. Ты стоишь за моей спиной. Я обнимаю ее. Снимаю с нее платье. Она шепчет. Шепчет о чем-то заразном. Проходящем. Случайном и глупом. «Все равно. Мы умрем, мы все умрем»- говорю я. Рядом со мной ты. Я чувствую твои руки. Чувствую ее грудь. Упругость. Островки сосочков. Жгучее желание.
Я не хочу выпавшей мне доли. И мне жаль Петра... Я не уверен, что пожизненное подключение к Сети является гуманной заменой смертной казни, хотя сомнений в социальной полезности этого наказания у меня нет. Подключение мозга преступника к Сети и использование его ресурсов – это справедливая плата за неспособность жить без вреда другим. Но я сомневаюсь, что человечно оставлять наказанному способность видеть и слышать вместе с памятью. Когда я представляю себя недвижимым, неспособным осязать, чувствовать запахи, я начинаю дышать глубоко и часто. Я – задыхаюсь. Я задыхаюсь, когда думаю о том, что возможно сейчас, когда я стою у входа в здание суда, миллионы людей, приговоренных к жизни, смотрят на меня через камеры наблюдения. Камеры наблюдения, телеканалы, чтение электронных текстов, возможность посылки писем и коротких сообщений близким и друзьям – это все, что наполняет каждое мгновение жизни подключенных к Сети.
Но у смертной казни и подключения к Сети есть очень важная общая деталь – необратимость. Впрочем, это присуще и процессу Познания... Конечно, исключая пять процентов ментальной несовместимости.
Возвращаюсь к постели. Падаю на скомканные простыни. Думаю о тебе. О ней. О ее мыслях. Пытаюсь понять. Не могу. Начинаю бояться. Страшно за нашу дружбу. За ее мысли этим утром. Это важно. Кто я? Кто мы? Кто ты для нее? Мне плохо. Больно. Телефон. Звонок. Ты говоришь с ней приветливо. Я чувствую твое желание. Немоту твоих чувств. Вы должны говорить о другом, но вы говорите обо мне. «Болеет». «Лежит». Мне хорошо. Я не проклят. Закрытые веки. За ними ваши объятия. Без меня. Дрожащие голоса. Страсть. Наслаждение. Испепеляющее желание. Мое испепеляющие желание.
Ты сидишь рядом со мной. «Она звонила. Все хорошо». Мы говорим с тобой. Говорим о ней и о нас. О желании быть. О страсти. Говорим о том, как сказать. Сказать ей. Заканчивается день. Приходит долгий сон.
- Правильно ли я понимаю, что Вы хотите сделать заявление? - спросила меня Сеть.
- Да, Ваша Честь.
- Говорите.
- Я готов быть Познающим подсудимого.
- Знаете ли Вы, что лицам, принимающим участие в Познании, может быть нанесен ущерб психики, излечимый только подключением к Сети?
- Да.
- Уверены ли Вы в своем решение.
- Да, Ваша Честь.
- Согласно федеральному закону о Познании, я должен дать вам двадцать четыре часа на размышление. Система Познания может быть включена только вашей рукой завтра в шестнадцать часов дня. Если система не будет включена завтра до шестнадцати ноль пять, то данное дело не будет принято к пересмотру, и приговор о высшей мере наказания в в виде подключения к Сети будет считаться окончательным и не подлежащим обжалованию.
Утро. Я вспоминаю. Покрываюсь липким потом. Желание. Неверие. Я мучаюсь. Только бы не против ее воли. Только бы не случайность. Вспоминаю ее губы и плоть. Потом. Потом я лежу между вами. Ваши руки. Они гладят меня. Ощущение счастья. Сброшенного груза. Новой жизни. Ваши руки.
Утро. Я встаю. Ты – на кухне. «Не верю» - говорю тебе. «Я хочу еще» - говоришь ты. «Я хочу еще» - говорю я. «Нам надо с ней поговорить» - говорю я. «Нам надо с ней поговорить» - говоришь ты. Я завтракаю. Ты уходишь. Я хочу тебя. Но ты уходишь. Я думаю о тебе. О смерти. Мы все умрем. Но сейчас мы будем жить. Ведь оно снова со мной. Ощущение твоего обретения. Радость обладания тобой. Эгоизм владения вел к бесчувствию.
Что мне известно о Познании? Мало, но достаточно, чтобы носить в груди удушающую жабу страха. В Познании двое разделяют память, чувства, мысли друг друга. Только в этой связи Сеть может узнать о каждом движении двух, о их свершенных и мыслимых поступках, о желаниях и намерениях. Черти и ангелы лезут изо всех дыр, вертят хороводы и режут по живому. Двадцать из ста остаются затоптанными. Остаются потерянными, неспособными отделить свое от чужого. Несчастных подбирает Сеть. Она милосердна... Она не презрит молений наших в скорбях наших... Как душит меня жаба моего страха.
Я не хочу называть ее номер. Я его набираю. Кнопки пищат под пальцами. Мне больно. Я не привык. Длинный гудок и ее голос. Говорю «Здравствуй!» Говорю: «Спасибо! Большое спасибо!» . Теряюсь. Я желаю ее. Не желаю быть самцом. Боюсь ее потерять. Потому что самец. Чеканю: «Мы много об этом говорим». Голос срывается. «А мне не с кем об этом говорить» - отвечает она. Обещает. Обещает что ничего не изменится. Обещает быть рядом. Обещает написать. Затух электрический сигнал. Ушел ее голос. Мне тяжело. Я болею о правде. Правде нашего с тобой желания. Моей робости. Неуклюжести и невнятности. Я смог сказать о дружбе. Но не смог о любви и страсти.
Пятнадцать часов пятьдесят девять минут. Перед моими глазами часы. Под указательным пальцем кнопка. Я лежу в одном из пеналов системы. Все, что мне надо сделать – не нажать на кнопку. Шестнадцать ноль ноль..... Кто придумал часы? Кто лишил нас вечности? Шестнадцать ноль один....
Ты вернулась. Ты думаешь о ней. «Я не знаю, как с ней поговорить. Я не знаю, как ей сказать» - говоришь ты. Говоришь о желании. О страсти. О сладострастии. Я вижу тебя. Свободную. Желающую ее. Она сказала: "Я люблю вас обоих". Обоих. Не меня... Обоих... Не меня... Обоих... Не меня... Обоих.... Все иначе. Теперь все иначе. Я целую тебя долго. Беспрерывно. Ты просишь пощады. Руки мои сжимаются... Не меня... Обоих... Не меня... Обоих.... Ты просишь пощады. Ты просишь пощады. Ты просишь пощады. Ты просишь.... Только хрипишь...
Девять часов утра. Кончилась долгая ночь и настал новый день. Я часто вижу сны, которые мне не принадлежат. Это сны Петра. Точнее не сны, но я не хочу себе в этом признаться. Не хочу признаться и не хочу смириться с тем, что со мной навсегда останется его память, ведь моя жертва была напрасной. Я не спас и не мог спасти его. Петр был виновен. Познание только подтвердило это. Мне неясно зачем он так настаивал на Познании. Была ли в нем надежда, что Сеть не сможет определить истину – я не знаю, но никогда не спрошу его. Но хватит, мне надо работать. Девять часов утра. Я сажусь за свой терминал. Справа знак мгновенного сообщения. Наверное, это традиционное «здравствуй» Петра. «Привет!» - отвечаю я. Он в хорошем расположении духа. По-моему, он чувствует себя даже лучше, чем до подключения. О самом подключении к Сети мы никогда не говорим, а если и говорим, то так, как будто это к нему не имеет отношения. Это единственное, что я могу для него сделать в теперешнем его положении. Снова мигает знак сообщения. Петр послал мне ссылку на статью. Прочту, и за работу. Из-за Петра я читаю последнее время больше, чем работаю. Все Петр виноват и... моя старая пружина в устаревшем изношенном механизме... :-) Хорошо, что я с недавних пор почти безвыходно работаю из дома. У меня есть время быть милосердным. Я щелкнул по ссылке. Статья называлась «Память жизни». Но снова стучится Петр.
«Что ты знаешь о подключенных к Сети?»
«Что и все... наверное,» - отвечаю, теряясь.
«В этой статье написано, что психическое здоровье подключенных поддерживается через зацикливание личности вокруг простых событий, воспоминаний, действий и предметов, и через превращение физических потребностей в информационные...»
«Это страшно...» - пробормотал я.
«Страшно. Но нас-то эта чаша миновала!»
Я ничего не отвечаю. Внезапно все понимаю. Я говорю себе, что это не так и не слышу себя. Мне надо встать из-за стола, открыть дверь и никогда не возвращаться обратно... Поднимаюсь, долго и трудно иду к выходу. Я открываю дверь... Лезвие света.
Лезвие света. Забытье вспорото… выпотрошено. Я вспоминаю. Покрываюсь липким потом. Жгучий стыд. Желание. На меня смотрят глаза. «Ну... что ты об этом думаешь?» – спрашиваю обреченно. Челюсти двигаются трудно. Язык сухой и шершавый. «Мне понравилось. Хочу еще» - говоришь ты. Желание. Испепеляющее желание. Желание рвущееся сквозь больное тело и свинцовую голову. Я вспоминаю. Хочу еще. Хочу твоей неги. Без моих рук. Языка. Тела. Хочу еще... Я притягиваю тебя к себе. Я люблю тебя быстро и грубо. Замираю бессильно. «Как животные» - говоришь ты и уходишь. Ты удовлетворена.
- Ты веришь мне? – спросил я.
- Хотел бы верить, - ответил Петр, закуривая длинную, только что вынутую из серебряного портсигара, папиросу... Вадим Деркач
|
|